Конечно, уж и я заодно хохочу, потому что как ни плохо, а от своей слабости к хорошему русскому языку не могу отделаться ни при каких обстоятельствах.
«У вас, – говорю, – у самого ёж на пузе, потому вот вы и не доверяете».
Задело это его, обозлился. «Товарищи, – кричит, – не доверяйте интеллигентным, людям образованным. Пусть он и не помещик, а земля ему не нужна: он вас своим образованием кругом обведет!» – «Известно, обведет!»…
И потом он долго рассказывал, как хорошо солдаты братаются на фронте с немцами. И так удивительно мне наблюдать, что эти мужики, эти партизаны 12-го года, слушают солдата почти с умилением, и доверие к нему растет с каждой минутой. Вы понимаете, что это же люди, которые три года отдавали своих сыновей на борьбу с немцем! В городе это от головы, но деревня неграмотная! С изумлением я слушал часовую речь при восторженном одобрении толпы. Нет ни одного голоса, как в городе, кто сказал бы за борьбу с немцем.
«Товарищи, – продолжал оратор, – земной шар создан для борьбы!» – «Конечно, для борьбы». – «Помните, что не Германия нам враг, а первый нам враг Англия».
Тогда я на минутку схватил голос и говорю в том духе, что если уж так хочется мириться с немцами всем, то пусть, но зачем же нам создавать еще нового врага Англию?
«Зачем? А вот зачем, товарищи. В подчинении у Англии есть страна Индия, которая еще больше России, и вот если мы против Англии будем, то с нами будет Индия».
Опять удивительное наблюдение: эта Индия, о которой здесь никто никогда не слыхал, понятна всем. Скажи я: «Индия!» – никто не поверит в нее. А вот говорит солдат – и все верят в Индию…
Сейчас не знаю, как поступлю, но это правду сказал солдат, что у всякого собственника теперь ёж по пузу бегает».
До конца 1918 г. в либерально-буржуазной среде протекал период «созревания» ненависти к поднявшим голову крестьянам и «пролетариям», процесс оформления идеологии, основанной на этой ненависти. М.М.Пришвин записал в дневнике 15 июня 1917 г. такое лирическое откровение:
«В ненастное время, когда все богатые красивые птицы умолкают и прячутся, вылетает из дупла старого дерева худая серая птичка Пролетарий и наполняет сад однообразным металлическим звуком: „Пролетарии всех садов, соединяйтесь!“ Как только начнет проходить ненастье, на небе показывается радуга и поднимаются голоса других богатых птиц, звук этой нищей птички в саду исчезает, и природа живет своей обычной, сложной, мудрой и несправедливой жизнью.
С детства я очень интересовался явлением серой птички в ненастье, и раз проследил, куда она исчезает: за старым амбаром заросшая бурьяном была древняя дикая яблонька, и в этой яблоньке дупло черное, величиною в кулак. Я заметил, что серая птичка туда нырнула, просунул руку в дупло – и вот там по-змеиному зашипело. В страже я бросился бежать от змеиного шипа. Так, в детстве я словно обжегся об эту маленькую серую птичку…».
Темная ненависть к «пролетарию» приобрела культурно приемлемые формы ненависти к политической власти большевиков как узурпаторов и губителей России. Но она возникла до прихода большевиков, они лишь притянули ее к себе, как громоотвод разряжает заряд тучи. В.Шульгин пишет в воспоминаниях:
«Пулеметов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно, в его берлогу, вырвавшегося на свободу страшного зверя».
На деле за политическими категориями Белого движения стоял социальный расизм – невозможность вытерпеть власть «низших классов». Это был фундаментальный фактор, важнейшая культурная предпосылка к гражданской войне, снимавшая запрет на «убийство ближнего».
Потому и писал Есенин о Белой армии:
В тех войсках к мужикам
Родовая месть.
И Врангель тут,
И Деникин здесь.
Во время войны ненависть к «низшим классам» проявлялась с приходом белых в карательных акциях против крестьян даже в ритуалах. Артем Веселый, который после Гражданской войны собрал огромное количество воспоминаний очевидцев и малую часть из них издал в виде книги «Россия кровью умытая», приводит, в частности, такой рассказ. В одной деревне в Поволжье, которую заняли белые, оказался молодой красноармеец – он был дома на побывке после ранения. О нем знали, что он в бою зарубил офицера, сына местного помещика. Белые его не расстреляли, а устроили торжественную казнь, не как солдату противника, а как разбойнику – на санях привезли плаху, палача и отрубили ему голову.
Идеологи либеральной интеллигенции начиная с революции 1905-1907 г. все больше и больше переходили на позиции радикального противопоставления себя народу как иной, враждебной расе. Это отразилось уже в книге «Вехи». Основная идея этой книги ясно была выражена в статье М.О.Гершензона, который писал:
«Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, – бояться мы его должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной» [24, c. 101].
В отношении к простонародью, к «братьям бездомным», произошел глубокий раскол в русской интеллигенции. Раскол совершенно не по классовому признаку, а по метафизическим, даже религиозным основаниям. Если интеллектуалы – кадеты и аристократы, как Бунин и Бердяев, – впали в социал-дарвинизм, раскаялись в любви к народу как «зверопоклонстве», то поэтический идеолог крупной буржуазии поэт-символист Валерий Брюсов писал в 1901 г. этому простонародью:
Вас, обезличенных медленным зверством,
Властью бичей и желез,
Вас я провижу во храме отверстом,
В новом сияньи небес.
А другой символист, Александр Блок, писал в самое трудное время «столыпинской реакции», 15 февраля 1909 г.:
Народ – венец земного цвета,
Краса и радость всем цветам.
И не надо думать, что Брюсов и Блок не знали народа и простонародья, идеализировали его – а вот Бунин и Гершензон знали. Все прекрасно знали народ, во всяком случае, знали одно и то же. Дело в том, что отношение к народу, как и к земле, не вырабатывается логически и не может быть обосновано математическим расчетом. Это – сфера идеалов, ценностей иррациональных. И в гражданских войнах люди стягиваются к полюсам, на которых эти ценности накаляются докрасна.
Но главное для темы этой книги заключается, все же, в отношении белых именно к русскому народу, даже, точнее, к русскому простонародью. В 1990 г. тиражом 400 000 экземпляров в издательстве «Советский писатель» была издана книга И.А.Бунина «Окаянные дни». Потом были и другие массовые ее издания, но и этот тираж «накрыл» активную часть интеллигенции. Редко кто из политиков всех цветов в последние годы перестройки и после нее не помянул эту книгу как выражение мудрости и высокого чувства русского писателя-патриота. Чуть ли не истина о революции и первом годе Советской власти, урок всем патриотам. Эта книга дышит дикой ненавистью к «русскому простонародью». Ее обязательно надо прочесть тем, кто заинтересован в нашей теме.
«Окаянные дни» – ценное свидетельство, оно бы очень помогло понять то время, если бы было воспринято хладнокровно. Достаточно было сказать, что по одному и тому же вопросу противоположные позиции занимали равно близкие нам и дорогие Бунин и Блок (или Бунин и Есенин) – это видно из дневников самого Бунина. Бунин изображает «окаянные дни» с такой позиции, которую просто немыслимо разделять русскому патриоту. Ведь в Бунине говорит прежде всего сословная злоба и социальный расизм. И ненависть, которую не скрывают – святая ненависть. К кому же? К народу. Он оказался не добрым и всепрощающим богоносцем, а восставшим хамом. Читаем у Бунина:
«В Одессе народ очень ждал большевиков – „наши идут“… Какая у всех [у „всех“ из круга Бунина – К-М ] свирепая жажда их погибели. Нет той самой страшной библейской казни, которой мы не желали бы им. Если б в город ворвался хоть сам дьявол и буквально по горло ходил в их крови, половина Одессы рыдала бы от восторга».
Смотрите, как Бунин воспринимает, чисто физически, тех, против кого в сознании и подсознании его сословия уже готовилась гражданская война. Это сословие рыдало бы от восторга, если бы дьявол по горло ходил в крови этих людей. Бунин описывает рядовую рабочую демонстрацию в Москве 25 февраля 1918 года, когда до реальной войны было еще далеко:
«Знамена, плакаты, музыка – и, кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток:
– Вставай, подымайся, рабочай народ!
Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские.
Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: «Cave furem». На эти лица ничего не надо ставить, – и без всякого клейма все видно…
